Наедине с катакомбами

 

«7 февраля 1985 года. 11 часов 30 минут. Яркий дневной свет больно ударил в глаза. После двухсот сорока часов темноты и глухой тишины подземных выработок необъятный поток света и морозного воздуха даже покачивает. Останавливаюсь у обрушенного выхода из каменоломен, чтобы немного привыкнуть к солнечному миру. И хотя над Керчью сегодня пасмурно, небо то и дело сыплет мелким снежком, но солнце чувствуется даже через серые облака.

Хватаясь за острые края известняка и стебли сухой травы, осторожно выбираюсь по обледеневшему склону в огромную воронку. Сзади слышу громкое дыхание ребят, но они не спешат подниматься на поверхность, стоят в темноте каменоломен, смотрят на снег, щурятся и молчат. Сбрасываю объемистый рюкзак к ногам и спешно готовлю фотоаппараты — надо сделать снимок, снимок выхода из глубины катакомб участников зимней десятидневной подземной экспедиции «Аджимушкай-85».

Глаза слезятся. Долго не могу навести резкость на выход — отвык от такого света…»

ЭТА ЗАПИСЬ появилась в полевом дневнике на следующий день после завершения четырнадцатой по счету, второй зимней и первой полностью подземной экспедиции в каменоломнях поселка Аджимушкай. А для группы «Поиск» Ростовского государственного университета это был уже пятый поиск из всех проведенных в Керченских каменоломнях.

Мысль об организации зимнего поиска родилась еще в октябре прошлого года. Долго обдумывались варианты, взвешивались все «за» и «против». Много нашлось таких, кто скептически замечал: «Да бросьте вы эту затею — зимой, и под землю! И еще каникулы и отпуска на это тратить!»

Но в конце ноября на подведение итогов работы летней экспедиции к студентам в Ростов приехали ребята из подмосковного города Озеры и рабочие из Новошахтинска — все те, кто вел поиск документов и реликвий подземного гарнизона Аджимушкая летом 1984 г. Сидели в общежитии, шумно вспоминали наш лагерь, Керчь, подземелье. Вот тогда и предложили:

Ребята, есть идея провести в конце января — начале февраля десантную экспедицию. Работать и жить все это время в глубине каменоломен на полном автономном режиме. Предупреждаем сразу: с водой и продуктами будет жестко, на поверхность выходить изредка и только ночью. Связь с «землей» через нашего аджимушкайца Валеру Лескова.

Наступило молчание. Я смотрел на лица ребят и пытался угадать их мысли. Хотя  сам ощутимо представлял: темные галереи выработок, законченные арки опор, стены с предсмертными словами, обращенными к живым, человеческие останки, кровяные пятна осколков в камне, и тишина, глухая непрерывная тишина… Скорее всего об этом думали и шахтер из Новошахтинска Саша Горшков, и студент юрфака РГУ Павел Семиноженко, и воспитатель детского сада Надежда Щербанова, и будущий журналист Алик Абдулгамидов, у которого это была последняя возможность поработать в экспедиции… Понимали они и то, что теперь, кроме тех трудностей и опасностей, которые сопровождают каждый поиск в Аджимушкайских катакомбах, прибавятся и новые, связанные с подземной жизнью. Понимали, но как упустить возможность хоть немного приблизиться к условиям фронтовой жизни гарнизона, хоть малой каплей испытать то, что выпало на долю тысячам в подземельях в том опаленном сорок втором?

Молчали. Но это молчание длилось не больше минуты.

Идея интересная, — Семиноженко посмотрел на ребят.

Я согласен, — кивнул Володя Сипетин.

И уже единогласно:

За. Поработаем. Поедем.

Приехали в Аджимушкай вечером двадцать восьмого января. Быстро связались с местными ребятами, нашими хорошими знакомыми. Получили информацию о находках после летней экспедиции, рассказали о наших планах. Посовещавшись, решили несколько изменить месторасположение нашего лагеря. До ночи устраивались. Устали так, что заснули почти без эмоций. Поиск начинали только на следующий день.

Из дневника экспедиции:

«29 января. Уходили под землю в 15:00. Говорю «уходили под землю» по привычке — ниже нашего лагеря в этих местах не опустишься. Над головой метров десять — двенадцать камня, сухого песчаника…

…Вернулись в лагерь в 20:00. Находок особых нет. Надежда с Володей Сипетиным дежурят первую свою смену, нас с ужином.

Ребята говорят, что сегодня температура упала. К сожалению, проверить пока не можем, термометр обещали только завтра. Но сквозняк по галерее действительно большой. Нас выручает только то, что «комната» экспедиции в тупике, в стороне от основного штрека. Высота потолка метр восемьдесят, так что мне приходится проживать в лагере на полусогнутых или в сидячем состоянии. Остальных ребят потолок вполне устраивает.

Не успели поесть, как опять заговорили о еде. Закончились только первые сутки пребывания в подземелье, а разговоров о пище много, хотя порцию уменьшаем постепенно. А как будет дальше?

Слабым пламенем горит на столе-камне «летучая мышь», освещая тусклым светом углы нашей комнаты. Но даже в полумраке чувствую взгляд черных глаз Алика. Он все видит, все улавливает, даже урезает свою порцию, хотя есть после работы хочет не меньше других.

Груня Абрамова смотрит поверх очков и спрашивает:

А ведь не все продумали до отъезда — комиссара-то экспедиции у нас нет?

И я, не задумываясь говорю:

Комиссар он и есть комиссар, Алик Абдулгамидов был комиссаром оперотряда общежития №1 РГУ. Хорошим был комиссаром. Нарушители его побаивались, ведь даже с друзей спрашивал круто, если они пытались проигнорировать правила общежития. Но за это же его все и уважали. И даже сейчас, когда он уже год не в оперотряде, если что случится в «единице», спешат все к нему за помощью, советом. Так и закрепилось за ним в общежитии на Турмалиновской его занятие — комиссар.

Паша Семиноженко улыбнулся:

Ну, тогда, комиссар, готовь политинформацию после приема последних сводок».

«30 января. 21 час. 15 минут. Второй день работы окончен. Он длился почти десять часов.

Завершив поиск на большом западном завале, немного позже основной группы, в лагерь вернулись Валера Лесков и Володя Сипетин. Начатый ими еще вчера южный коридор этого завала дал очень интересные находки. Действительно, уровень пола на два метра ниже, чем мы предполагали. Культурный слой сорок второго года оказался очень богатым, из-под лопатки то и дело показывались бутылки, ампулы, чернильный прибор, патроны, четырехгранный штык, обрывки бумаг. Пришлось работать руками, осторожно обнажая каждый предмет. А затем из слежавшейся морской травы сильные пальцы Лескова выдернули чернильную подушечку для печатей.

Валера еще пошутил:

Так, подкладка есть, теперь бы печать…

.. И через несколько секунд обнаружили тяжелый металлический кругляш размером с рубль с кольцом на одной стороне и старым гербом СССР и буквами по кругу с другой. После небольшой обработки удалось прочесть: «Главное артиллерийское Упр. Зак. Фронта».

Частица истории Великой Отечественной войны, печать принадлежала штабу Закавказского фронта, который был расформирован в декабре 1941 г. после первого освобождения Керчи.

Дежурство Груни и Жоры началось сегодня несколько неудачно. Не могли очень долго разжечь примус. Жора Чекалов еще не вошел в ритм подземной жизни не освоился — он в экспедиции первый раз и самый молодой из нас. Поэтому ему сейчас труднее всех. Вырос он под высоким горным небом, среди гор Кавказа, привык к простору, а здесь низкий давящий камень и темнота. Да ко всему еще и приболел — кашель, ангина, усталость…

Закашляла сегодня и Надежда. А насморк у всех без исключения, но это подземная специфика…».

«31 января. 9 часов утра. Третьи сутки в подземелье. Состояние группы хорошее, бодрое. Температура +6 градусов. Готовимся к выходу на работу. Пока плохо только с Жорой. Старается не выдать свое болезненное состояние, но это с трудом удается…

20 часов. Поужинали. Настроение у ребят приподнятое, боевое. Во время отдыха часто шутят, не отстает и Жора, хотя за день слег окончательно. Поднялась температура. Наша медицина, т. е. Надя не отходит от него.

Теперь разговоры о еде вспыхивают изредка. Ребята все-таки убедились, что пищи хватает. Правда, сам перед собой признаюсь, что положение с продуктами жестче, чем в горных походах, а с водой и того хуже — полтора ведра на сутки на 8 человек: и на пищу, и на посуду, и руки мыть. Даже хитрый способ придумали, как руки мыть с наименьшей потерей воды…».

Каждый день приносил что-то новое, интересное. Арсенал находок пополнялся после каждого поиска. В тупике, расположенном по соседству с нашим лагерем оставляли обнаруженные реликвии. Когда мы появились, в тупике яркие лучи шахтерских фонарей высвечивали в темноте ржавые стволы винтовок без прикладов и затворов, части от миномета, коробки от противогазов с еще сохранившейся зеленой краской, пачки бумаг, спрессованные временем, и целый склад взрывоопасных предметов: мины, снаряды, гранаты, запалы и россыпи патронов разных калибров.

К ужину дежурные успевали выпустить «боевые листки», а после приема пищи комиссар экспедиции проводил политинформацию или включал радиоприемник, но недолго приходилось беречь батарейки, в подземелье они очень быстро садились. А после того, как Жора Чекалов подлечился, перед сном он доставал из полиэтиленового мешка гитару, и в галереях звучали старые фронтовые и новые современные песни о войне. Но чаще всего простуженные голоса ребят и девушек выводили душевную «Землянку».

Иные, наверное, скажут: «Навряд ли, чтобы современные ребята, а пели только патриотические песни? Это уже сочиняют для красного словца».

Но наш репертуар легко объяснить. Приходя в лагерь после рабочего дня, после обнаружения и перенесения останков советских бойцов, мы (да и другие бы на нашем месте) просто не могли петь веселых песен.

«3 февраля. 21 час. 10 минут. С вечернего поиска принесли пачку полуистлевших бумаг и серый, почти прозрачный треугольник письма. На лицевой стороне сохранился адрес кисловодского госпиталя и дата «18.11.43 г.». И хотя треугольник относится не к обороне Аджимушкая, а ко второму освобождению Керчи, очень волнуемся. Руки немного подрагивают, осторожно, чтобы не надорвать полу истлевшую бумагу, разворачивая лист.

Пока разбирали призрачные карандашные штрихи, никто не проронил ни слова. Даже наш неугомонный Лесков не пошел сразу «домой», а сидит и терпеливо ждет, пока прочтем. И вот через час кропотливой работы читаю вслух строки из этого вздыбленного войной времени:

«Здравствуйте товарищ лейтенант. Осколки вынули хорошо…

…Хочу вам всем передать чистый сердечный привет. Я нахожусь в госпитале город Кисловодск. Мое здоровье стало лучше… Скоро опять…

…Товарищ лейтенант Ефимов,… я слышал, что представлен к награде, так ли это…

Я извиняюсь, что вас побеспокоил и по этому вопросу. Крепко жму вашу руку. До свидания. Андреев М.С.»

Простое солдатское письмо.

После прочтения комиссар провел политобзор по страницам (фрагментам) фронтовой газеты «Вперед за Родину». С напряжением и огромным вниманием, словно это касалось непосредственно нас, мы слушали глухой, иногда срывающийся голос Алика, читающего о Тегеранской встрече руководителей СССР, США и Англии, а после этого сводку Совинформбюро от 8 декабря 1943 г. об освобождении города Кременчуга, сел и деревень.

Это звучал голос войны, такой живой и громкий даже в этих мертвых каменоломнях…».

Но наиболее напряженно оказалось даже не с продуктами и водой, как мы думали, а с освещением. Батарейки для фонариков, которыми мы основательно запаслись, садились буквально на глазах, новых аккумуляторов шахтерских фонарей, которые мы получили в плане шефской помощи от шахты «Западная- Капитальная» города Новошахтинска, хватало лишь на 8-10 часов хорошего поиска. Пришлось на освещение дороги до места работы использовать факелы, которые хорошо освещали, но только малую площадь, и то быстро сгорали. Позже для освещения и фотосъемки стали использовать артиллерийский трубчатый порох, которого обнаружили под одним из завалов около килограмма.

Но не каждый день был богат находками, иногда в дневнике появлялась и такая запись : «День пустой. Никаких находок». Но для членов экспедиции ни один день не был «пустым», каждая минута могла потребовать напряжения всех сил.

«5 февраля. 21:00. Предпоследний рабочий день завершили разведкой. Сразу после обеда трое ребят с Валерой вышли на осмотр места, которое наметили на завтрашний поиск. Димка уже освоился, чувствует себя, как дома, а приехал ведь на четыре дня позже нас- только выдалась возможность.

С утра на поверхности шел снег, и ветром его заносило в подземелье. У провалов кровли целые сугробы. Перед работой стояли у Бутовского выхода и молча смотрели на занесенные камни, пока не стало резать глаза от белизны и пока не донял мороз. Да, все уже соскучились по солнцу, свежему воздуху, высокому небу. Лица ребят заросли- их теперь совершенно не узнать. Руки стали грубыми, даже у наших девушек не сосчитать мозолей и ссадин. Пока стояли, опять пришла мысль, которая не оставляет меня все эти подземные дни: «Человек создан для жизни и солнца…».

…На ужин ЧП. Всыпали в кашу банку магазинной перловки с мясом, а она оказалась испорченной. Пришлось целую кастрюлю варева выбросить и поужинать салом и чаем. Груня сама не своя — ребята голодные! Говоришь, что не все так уж печально, слушать не хочет. Других продуктов доставать не разрешил. Стала Абрамова раскладывать порции, поделила между ребятами и свой паек.

А тут еще одна авария. Кипятила Груня чай, примус стал пропускать бензин, вспыхнул факелом. Огонь растекся на большой площади, охватил бак с бензином… Долго не могли потушить, но все обошлось, никто не пострадал, отделались лишь незначительными ожогами.

Такие дни не каждый выдерживает ровно. А вот Пашу Семиноженко не могу не отметить, держится ровно, спокойно, без срывов- сказываются и тренировки, и то, что уже третья у него экспедиция, и характер…».

Все, кто находился 7 февраля у подземного музея Аджимушкая, были несколько удивлены, увидев группу ребят и девушек с воспаленными глазами, темными от копоти и ссадин руками, серыми от пыли лицами. Ребята шли со стороны зияющих чернотой провалов каменоломен, покачиваясь от тяжести рюкзаков и свежего морозного ветра — впервые за десять дней выходили на поверхность участники подземной экспедиции «Аджимушкай-83».

 

В. Щербанов.

Руководитель экспедиции «Аджимушкай-85».

 

 

 

Геннадий Михалев.

 

Четыре раза смерть его щадила.

Вернее, выживал он- ей назло.

Четыре похоронки приходило

В дыханье затаившее село.

Четыре раза в небе меркло солнце

И начинало сызнова сиять-

Четырежды водою из колодца

Соседки к жизни возвращали мать.

На ожиданье все истратив силы,

Она весной, цвести лишь начал сад,

Учетчика хромого упросила

На фронт далекий сыну отписать.

— Родимый, пожалей ты мать, Ванюша.

Чтоб больше так пугать меня не смел!

Он слово дал, а сам его нарушил-

Под Рюдерсдорфом где-то принял смерть.

Война сынов счастливым возвратила.

А ей- пакет казенный. В пятый раз!

Мать, вести не поверив. все твердила:

— Нет, позабыть не мог он мой наказ!

…Волочит время вьюки лет устало.

А мать-старуха каждою весной

Костюм утюжит- тот, что одевал он

Всего лишь раз- на вечер выпускной.

 

 

Босоногой ему навстречу мчались от реки.

Наискосок. срезая повороты,

Неслись, что было духу, по стерке.

И каждому казалось- этот кто-то

Со снимком схож заветным на стене.

И незнакомец, поравнявшись с нами,

Всех целовал и теребил вихры,

И раздавал дрожащими руками

В подарок сахар, горький от махры,

И самокрутку прикурив от трута,

Нас оглядев, выпутывал: «Кто чей?»

И слезы было сдерживать так трудно,

Что он ласкал кого-то горячей.

За хутором нас женщины встречали

И все еще надеясь, взгляды нам

Ловили мы и с болью их читали,

Что повезло и в этот раз не нам.

…И лет, и зим с тех пор промчалось много.

Но все еще, рассудку вопреки,

Мы, сами уж отцы на ту дорогу,

Нет-нет, да поглядим из-под руки.

 

 

 

ОЖИДАНИЕ.

Не потому, что трепетнее ждали,

Острей, наверно, просто детский взгляд:

Всегда мы раньше взрослых замечали

на хутор возвращавшихся солдат.

Идущий был лишь точкой на дороге,

А мы уж, разглядев из-под руки,

Вперегонки ватагой

 

 

КАЛИНЫЧ.

Вздувал свой горн Калиныч рано.

И в дни страды, и в пору вьюг

За хутор в кузницу с утра нас

Манил веселый перестук.

Шипел металл там в клубах пара,

Светились жарко лемеха.

Самозабвенно там и яро

Мы дули в очередь меха.

Друг перед дружкою гордились,

Ладони вымозлив свои.

Там летом ласточки гнездились,

Зимой спасались воробьи.

Со стенок, густо прокопченных,

Калиныч сажу нам скоблил

Для тех, послевоенных. черных

Тетрадки пачкавших чернил.

Там, на рабочью нашу радость,

Стальную проволоку ладил

На деревянные бруски.

Порою мартовской весенней

Ковал, остря нам «копачки».

Мы ими сладкие коренья

Копали около реки.

Раз в год лишь нас необычайной

Встречала кузня тишиной-

Был день тот- скорбным днем молчанья

По сыну, взятому войной.

 

ОБЕЛИСКИ.

В городах и деревнях Российских

По родимой бескрайней стране

Обелиски стоят, обелиски-

Наша память и боль о войне.

Рдеют золотом долгие списки.

И с какой стороны ты не глянь-

На взметнувшимся в синь обелиске

переполнена каждая грань.

но война в недотлевших записках

Вести шлет от пропавших бойцов.

Добавляются на обелисках

Имена сыновей и отцов.

До сих пор видим в трауре близких-

Матерей постаревших и жен.

Наша гордость и скорбь- обелиски,

Наша память о тех, кто сражен.

Наш поклон вам сердечный и низкий!

И на Эльбе, и здесь- на Дону,

Небеса подперев, обелиски

Сорок лет берегут тишину.