БЕССМЕРТНАЯ ИСТОРИЯ АДЖИМУШКАЯ

В. Биршерт

БЕССМЕРТНАЯ ИСТОРИЯ АДЖИМУШКАЯ

 

Плавно покачиваясь в такт шагам, идёт девушка с вёдрами. Словно два маленьких солнца несёт она в руках – так задорно играет, искрится вода. Иногда она переплёскивается через край ведра, и крупные капли падают на землю. Девушка не знает цены этим каплям. Колодец рядом, сто шагов от дома, — и черпай холодную прозрачную воду сколько угодно.

Она очень молода, эта девушка. Наверное, ей нет и девятнадцати. Откуда ей знать, что происходило на этом самом месте и в каменоломнях, до которых рукой подать, девятнадцать лет назад!

А было вот что.

 

«…Всю ночь вели усиленную перестрелку. Воду брали с трудом. Метрах в двухстах от колодца находится миномётная батарея противника. Фашисты ведут огонь по колодцу. Положение гражданского населения в каменоломнях тяжёлое: хлеба нет, воды нет, дети плачут, бедные матери с трудом успокаивают детишек…

Время приближалось к полудню. Нужно было спешить. Мне предстояло вести людей в бой, чтобы отбить колодец. К атаке всё уже подготовлено… В ожидании сигнала вылезаю наверх, просматриваю местность. В ста метрах от колодца стоят два фашистских танка. Приказываю противотанковому расчёту уничтожить их. Грянули выстрелы – один танк загорелся, другой повернул вспять. Слышу голос комбата: сигнал к общей атаке. Крепче сжимаю автомат, встаю во весь рост, кричу:

– За мной, товарищи! За Родину, в атаку!

Ещё сильнее загремели выстрелы, все кругом покрылось дымом. Из-за памятника два вражеских автоматчика ведут огонь по нашим бойцам. Падаю на землю, даю две очереди. Свалились!.. Слева в лощинке снова показался фашистский танк. С испугу, видимо, забыл, что у него пулемёты, режет прямой наводкой из пушки по одиночным целям. Приказываю уничтожить танк. Он, видимо, разгадав мой замысел, удрал за церковь.

Оставив боевое охранение в захваченных домиках, велел остальным вернуться в каменоломни. Убито около пятидесяти фашистов, несколько десятков ранено… Итак, сегодня вода есть. Всё в порядке! В катакомбах играет патефон, поют бойцы, на радостях даже решили показать картину «Свинарка и пастух»…».

 

…Итак, это было девятнадцать лет назад в Крыму, неподалеку от Керчи. Фашисты рвались к переправам, пытались окружить наши части. В один из майских дней на переправу в районе пос. Жуковка прискакал с эскадроном казаков командир казачьей дивизии генерал-майор Книга. Привстав на стременах, он вскинул вверх руку с зажатой в ней папахой и крикнул:

– Братцы! Кто не желает хлебать воду Азовского моря, кто не хочет идти рабами к фашистским захватчикам, в ком жива кровь наших доблестных предков – за мной! В Аджимушкайских каменоломнях есть наши! Мы ещё покажем гитлеровским гадам! За мной!

Сотни воинов бросились навстречу врагу. Многие сумели пробиться в каменоломни. Это и был тот день, когда началась оборона подземной крепости, когда рука политрука Александра Серикова занесла в дневник первые записи.

 

Под землёй.

В ноябре 1943 года части Отдельной Приморской армии форсировали Керченский пролив и высадили десант в районе Жуковки, там, где повёл бойцов в атаку генерал Книга. Десантные части через несколько дней освободили посёлок Аджимушкай. В каменоломни спустились бойцы и командиры. Молча шли они по подземным штольням, и с каждым шагом во всём своём трагизме и величии раскрывался коллективный подвиг защитников подземной крепости Аджимушкая.

У закопченных стен, среди многотонных каменных завалов лежали останки погибших, но не сдавшихся врагу героев. Нашли полевую сумку. В ней тетрадка. Дневник политрука Александра Серикова. Волнующая летопись обороны.

 

16 мая.

«Наши солдаты с боем прорвались в каменоломни, но фашисты окружили нас. В церкви у них огневая точка. Селение почти полностью занято противником. Почти в каждом доме автоматчики, трудно пробиться за водой, но жизнь идёт своим чередом. В катакомбах говор сливается в сплошной гул. Кажется, что под землёй настоящий город. Я решил пройти вглубь и лучше рассмотреть расположение ходов. В штольнях укрылись мирные жители. Я завязал разговор с одной семьёй. Спрашиваю:

– Откуда вы?

Женщина лет тридцати пяти, светловолосая, в ватном пиджаке, ответила, что она служила на заводе имени Войкова, муж в Красной Армии, у неё трое детей, старшему одиннадцатый год. Запасов никаких нет, поэтому сидят голодные. Девочка четырёх лет протянула ручонку к матери, попросила воды.

– Нету, детка! Скоро принесут. Я достал кусок хлеба из кармана, разделил между детьми».

 

А дальше идёт запись, приведённая в начале. Датирована она 18 мая 1942 года. Этот день является днём начала обороны подземной крепости, гарнизон которой сразу же вступил в долгий, жестокий бой с гитлеровцами.

Началась подземная жизнь. Сырые, мрачные штольни подземелий приняли тысячи бойцов. Наверху свет, солнце, весна, жизнь, а под землёй не было даже самого необходимого – воды, продуктов. Никто не ждал здесь прихода людей, никто не готовил для них запасов. И все же они жили, боролись!

Перед входами в каменоломни фашисты установили громкоговорители. Каркающие голоса, доносившиеся под землю, сулили жизнь, пищу, воду… Каменоломни молчали, никто не выходил, но, когда гитлеровцы пытались сунуться внутрь, их встречали огнём.

Тогда фашисты вызвали специальную сапёрную часть и начали методически взрывать каменоломни. Сотни людей погибли под каменными завалами. Не успевал дым от взрыва рассеяться, как все тот же каркающий голос начинал долбить:

– … Мы обещаем вам жизнь, питание, воду…

 

Напиток самый дорогой.

Вода! Она стала главной заботой, главной ценностью.

Люди сосали камни. Известковая вода разъедала кожу, кровоточили губы. И всё же это была вода. Драгоценные капли собирали в котелки, чтобы напоить тех, кто лежал в подземном госпитале, кто охранял входы в подземелье.

Недавно в каменоломнях была найдена записная книжка одного из защитников Аджимушкая. Восемнадцать лет пролежала она в подземелье, но довольно хорошо сохранилась. Почти все странички чисты, но вот на одной чуть видны написанные карандашом строчки. Это стихи. Вглядываемся в расплывчатые буквы, и вдруг далёким, знакомым пахнуло от первых же угаданных слов:

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди…

Много лет прошло с тех пор, как было написано это стихотворение, которое, как оружие, носили при себе воины.

На одной страничке какой-то список, в конце фамилия – Соловьёв Виктор Алексеевич, младший лейтенант. Тут же фамилия женщины – Соловьёва Александра. Кто она: мать, сестра, жена? Ясно одно: это её верности присягал Виктор Соловьёв, это к ней обращены строки:

 

Жди меня, и я вернусь…

 

Вновь вглядываемся в странички записной книжки. На последней – почти стёртые временем записи: ОК/11442, слово «Новороссийск», фамилия Куличев или Лукичев, совсем неразборчиво – название улицы. Под словом «Новороссийск» угадывается другое: «сестра». Что означает ОК/11442, кто он, Лукичев из Новороссийска?

…Густо исписаны два листа. Очень трудно разобрать слова. От сырости химический карандаш расплылся, первые несколько строчек зачеркнуты. Но вот неясные очертания букв складываются в слова, в сточки. Опять стихи, но не симоновские, а другие, незнакомые. С трудом восстанавливаем первую строфу:

 

Не знал, не ведал паренёк

Отсюда вдалеке,

Что лучше нет армейских щей

В походном котелке…

 

Чьи это строки? А может быть, сам хозяин записной книжки – автор стихов? Вторая строфа закрепляет предположение. Это та же самая строфа, но в неё внесены поправки:

 

Не знал, не ведал паренёк

Отсюда вдалеке,

Что нет вкусней армейских щей

В походном котелке…

 

Значит, это не просто запись понравившихся стихов, это творчество, стихи, рождённые во мраке подземелья. Следующая строфа даёт основание утверждать это с ещё большей уверенностью:

 

Не знал он истины такой,

Что в жизни иногда

Напиток самый дорогой –

Из лужицы вода…

 

Да, только тут, в каменоломнях, где люди часами сосали влажные стены, погибали от жажды, только тут могли возникнуть эти скупые строчки. За каждым словом стоят долгие дни во мраке, смерть товарищей, пытавшихся пробиться к колодцу. Поэт продолжает:

 

Не испытал он до поры,

Чудак из чудаков,

Что нет вкусней простой махры

На свете табаков.

Не знал таких простых вещей,

Что лучшая постель –

Шинель под низ, шинель под бок,

Под голову шинель.

 

Сейчас мы уже кое-что знаем о самом Викторе Соловьёве. На родину офицера послали запрос. В ответ пришло письмо. Писала Вера Алексеевна Соловьёва – сестра Виктора.

 

«Живём мы в деревне Ступино – в колхозе имени Мичурина. Отец Виктора Алексей Васильевич с самого начала организации колхоза работал конюхом. В 1942 году пошёл на фронт, в 1944 году вернулся домой по ранению, а через год умер. Спустя ещё год умерла мать Виктора, чей адрес записан в его книжке. До последних дней она работала на птицеферме. Виктор наш родился в 1922 году. Он был очень способный мальчик и со школьной скамьи писал стихи. Они печатались в районной газете.

В 1937 году он закончил курсы радистов, но ещё с детства его тянуло к самолётам. Он поступил в Ивановский аэроклуб, а когда закончил его, началась война. В июле Виктор ушёл в армию добровольцем, служил в городе Кизиле, Калинине, на Урале, учился в военном училище. В 1942 году прислал открытку, что находится в Москве при Народном комиссариате обороны, ждёт назначение. Обещал прислать открытку с дороги и замолчал. Больше ничего мы от него не получали…»

 

Вот и всё, что мы узнали о Викторе Соловьёве, об одном из защитников каменоломен. Как он жил в каменоломнях, как он сражался и погиб, как жили его товарищи, — об этом молчала записная книжка. Но продолжал свой рассказ дневник политрука Серикова.

 

Человечество земного шара!..

Воины гибли от жажды, под завалами, но не сдавались. И тогда фашисты решились на самое страшное.

 

«24 мая. …Послышались крики. Мы побежали на шум. Каменоломни полны газа. За дымом нельзя ничего разобрать. Мы с Филипповым без противогазов. Вытаскиваю двоих детишек к выходу, но поздно: они мертвы. Чувствую, что задыхаюсь, теряю сознание, падаю. Кто-то поднял, потащил к выходу. Пришёл в себя. Подали противогаз. Надо помогать женщинам, старикам, детям. Белокурая девушка лет двадцати четырёх лежит на полу. Это Шура, медсестра подземного госпиталя. Она, не приходя в сознание, скончалась на моих руках».

 

Ещё одна запись 24 мая:

 

«Прошло шесть часов, а нас всё душат и душат. По всем ходам много трупов. Смерть так близка, что её чувствует каждый…

Человечество земного шара! Люди всех национальностей! Видели ли вы когда-нибудь подобное зверской расправе, какую свершает гитлеровский фашизм?! Изверги дошли до крайности. Они начали душить людей газами. Каменоломни полны газового дыма… Родина! Не забудь этого!

Посмотрите на умирающих, они не просят пощады, не становятся на колени, предпочитая смерть рабству!»

 

Это был страшный день, 24 мая. Гитлеровцы хотели сломить защитников подземелья. Но там, внизу, рука полузадохнувшегося от газа радиста старшего лейтенанта Казначеева передала в эфир радиограмму, написанную полковником Ягуновым, командиром одного из отрядов защитников каменоломен:

«Всем народам Советского Союза! Мы, защитники обороны города Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но не сдаёмся!»

 

Сотни людей погибли в этот день. Одни – от удушья, другие – от пуль фашистов, когда выскакивали на поверхность, чтобы хлебнуть спасительного воздуха. Многие были взяты в плен. Вечером наступила передышка. В штабе собрались оставшиеся в живых. Всего около полутора тысяч человек – это из тринадцати тысяч! Приняли два решения. Первое – для защиты каменоломен от газов устроить в центре газоубежище. Второе – вырыть колодцы.

Закипела работа. За короткую майскую ночь глубоко под землёй было сложено большое газовое убежище. Со всех сторон путь газам преградили стены из камня, переложенные матрацами, шинелями, плащ-палатками, обмундированием. У входов засели группы боевого охранения в противогазах. Утром вновь закаркали громкоговорители. Каменоломни молчали. Фашисты, решив, что все защитники подземной крепости погибли, попытались сунуться внутрь. Но, как и прежде, их встретил огонь. Каменоломни жили, каменоломни сражались!

 

Пей, Сериков, это уже наша вода!

Продолжалась и борьба за воду. Каждый вечер бой, каждый вечер новые жертвы, а воду удавалось приносить не всегда. Пусть снова говорит дневник Серикова.

 

«1 июня… Сегодня радостное событие. Разведчики с боем достали сорок вёдер воды. Она разошлась по госпиталю, но часть всё же попала на кухню. Ждём каши. Роем подземный коридор к колодцу. Работа идёт и день и ночь. Уже прорыт ход метров десять».

«10 июня… Фашисты узнали, что мы роем подземный коридор. Забросали колодец крупными камнями и песком, взорвали наш подземный ход. Убито несколько сапёров, контужен Трибунин».

«11 июня… Итак, первая надежда получить воду подземным способом кончилась неудачей. И все же коммунисты не хнычут. Жизнь свою так просто не отдают. Коммунисты могут отдать жизнь только на поле битвы, и то очень дорогой ценой. Мы здесь тоже должны высоко ценить свою жизнь и быть готовыми в любую минуту по приказу выйти на поверхность».

 

Давит тяжёлый мрак, теряется счёт дням, ощущение времени суток, нередко овладевает отчаяние, хочется выйти и дать смертный бой на земле, но приказ всё тот же: ждать! Ждать – это не значит отсиживаться, это значит бить врага из каждой щели, сковывать его в страхе. В каменоломнях знали: немцы держат наверху полк, целый боеспособный полк, а это значит, что он не будет брошен под Севастополь, который держится, сражается. Но человек остаётся человеком…

 

«Вот и лето в разгаре. На дворе, наверное, тепло, светит солнце. Хочется взглянуть хоть одним глазом на летнее утро и подышать свежим воздухом.

Но вокруг всё тот же мрак, спёртый, отравленный копотью воздух подземелья. Тают силы защитников, но дух всё так же силён».

«Чувствуется упадок сил. Стал сильно кашлять. Температура до сорока. Противник продолжает применять газы. Воды нет… Уснул на камне, приснилась жена. Стоит поодаль, улыбается, глядит на меня затуманенным взглядом. Проснулся. По-прежнему холод, сырость. Но это – только первое ощущение предательски ослабевшего тела. Тотчас рождается мысль. Она, как электрический ток, напрягает меня всего: «Выстоять!» Вспомнил слова Островского: «Болезнь научила меня искусству сопротивления. Ничто не может сломить волю большевика. Не могу, не имею права сдаться. Моё поведение – не моё личное дело!» Так, кажется, говорил он. Моя жизнь тоже не принадлежит мне. Она нужна Родине, партии. Стараюсь больше ходить, чтобы не слечь в госпиталь».

«5 июля… Оказывается, Трибунин, слегка оправившись от контузии, взялся дорыть заброшенный ход к колодцу и достать воду. Вновь застучали кирки, лопаты, хотя надежды уже нет, что вода будет».

«7 июля… Что получилось с колодцем? Фашисты его сначала забросали досками, колёсами от повозок, большими камнями и песком, но в глубине он был свободен. Трибунин на этом и построил весь расчёт. Уверенно дойдя до колодца подземным ходом, он сегодня пробил дыру в стене и убедился, что воду брать можно. Тихонько набрал ведро воды и сам пил со своими сапёрами без всякой нормы. А потом Трибунин принёс полное ведро в штаб отряда. Вода! Стучат кружки, чокаются, пьют. Комбат подал мне кружку холодной чистой воды и шёпотом сказал:

– Пей, Сериков, это уже наша вода!

Мне казалось, что в жизни я никогда ещё такого напитка не пил. К утру вода была в госпитале. Выдавали по 200 г. Сколько радости! Застучали, зазвенели котелки. Сегодня в запасе есть уже сто тридцать вёдер. Это неслыханная ценность…»

 

На этом дневник обрывается… Закончился рассказ политрука. Предельно сжатый рассказ – последний отчёт воина перед Родиной, коммуниста – перед партией. Погиб Сериков в начале июля, почти через два месяца после начала обороны. Но остались другие, и они продолжали сражаться.

 

Несгибаемые.

Всякая смерть страшна, каждая потеря ощутима, но иногда она бьёт в самое сердце. Так случилось в один из июльских дней. Ночью предприняли большую вылазку. Стремительной атакой фашисты были выброшены из села. Только к утру, когда из Керчи прибыли танки и свежие гитлеровские части, пришлось уйти обратно, в каменоломни.

Утром полковник Ягунов созвал в штаб офицеров для разбора ночной операции. Ожидая их, полковник присел у груды трофеев. Чего только тут не было: немецкие автоматы, гранаты с длинными ручками, рожки автоматных магазинов, массивные парабеллумы, аккуратные вальтеры. Внимание полковника привлекла гранат, похожая на стакан с кольцом на боку. Он взял её в руки. Кто-то из офицеров предупредил его:

– Осторожно, товарищ полковник. Она может быть на боевом вз…

Договорить он не успел: раздался взрыв.

Вечером, когда из каменоломен вышел газ, который гитлеровцы продолжали пускать, полковнику были отданы последние воинские почести. Гроб, срубленный сапёрными лопатками, поставили в штабе на большой камень. У изголовья, где стояли самые яркие светильники, застыл с автоматами почётный караул. Медленно проходили солдаты подземелья мимо гроба. Сжатые кулаки, стиснутые зубы, худые, измождённые лица с тревожными отсветами коптилок на землистых щеках…

Десятки рук несли этот грубо сколоченный гроб до одной из штолен близ центрального входа. Глухо раскололи настороженную тишину залпы.

После гибели Ягунова командование обороны принял подполковник Бурмин. Не многое известно о нём, но и скупые сведения, взятые из личного дела офицера, свидетельствуют о том, что защита подземной крепости была вверена в надёжные руки. Григорий Михайлович Бурмин уже в 1918 году добровольно вступил в ряды Красной Армии, был бойцом-пулемётчиком, воевал на Южном фронте, громил банды Антонова. Потом годы учёбы. В 1928 году выпускник Тверского кавалерийского училища Бурмин вступает в ряды партии, а через десять лет майор Бурмин за выполнение ответственного задания награждается орденом Красного Знамени. В 1939 году Бурмин командует отдельным танковым батальоном, войну он встречает командиром танкового полка.

Таков был новый начальник подземной крепости.

…Осколками гранаты, от взрыва которой погиб полковник Ягунов, ранило майора Панова, лейтенанта Ефремова, раздробило ногу капитану Левицкому. У Левицкого началась гангрена. Нужна была срочная ампутация, но в госпитале нет наркоза. Что делать? Ещё одна смерть? Людей и так осталось мало, да к тому же смерть от раны, когда человека можно спасти, — это нелепо, страшно! Нужно делать операцию… Делать без наркоза.

Разговор  комиссара с Левицким длился всего несколько минут: «Так надо… Для всех!..»

Выпив два стакана самогона (его применяли в госпитале вместо спирта), выкурив большую козью ножку крепкой махорки, капитан Левицкий впал в забытьё. Операция длилась 20 минут. Результата ждали все.

Операция прошла благополучно, капитан остался жив. Через три недели он ходил на протезе, который смастерил для него кто-то из умельцев-сапёров.

В грохоте обвалов, в удушье газовых атак, в ярости жарких схваток с врагом шли дни за днями. Таяли силы подземного гарнизона, уже не сотни, а десятки бойцов могли держать оружие в руках. Совсем мало осталось боеприпасов. И тогда подполковник Бурмин и старший батальонный комиссар Парахин решили с боем вырваться из каменоломен, пробиться в Старокрымские леса, где, кажется, действовали партизаны. Пробиться или погибнуть в бою!

Это был отчаянный, яростный бой горсточки измученных людей, последний бой подземного гарнизона. Никто не прорвался. Большинство погибло. Остальные, израненные, попали в плен. В их числе были комиссар Парахин, подполковник Бурмин. Их держали в специальной тюрьме в Симферополе. Там был замучен Иван Павлович Парахин – фашисты уничтожали всех комиссаров: таков был приказ Гитлера. Многие погибли в плену, среди них подполковник Бурмин. Судьба остальных пока неизвестна.

 

Герои, кто они?

Их много, очень много людей, затерявшихся в огне войны. 20 лет назад они ушли из дому и не вернулись. Никто не знает, что с ними. В военных архивах, в списках частей, где они служили, против их фамилий стоят три коротких слова: «Пропал без вести». Три слова, вмещающие всё: смерть, неизвестность и надежду. Их ждут. Ждут последней вести о них. И нередко последняя весточка приходит, чтобы Родина узнала имена новых своих героев. С полным правом могут гордиться своими отцами дети полковника Ягунова и майора Панова, подполковника Бурмина и комиссара Парахина, полковника Верушкина и старшего лейтенанта Белова, лейтенанта Ефремова и старшего лейтенанта Бармета.

Но можно ли забыть о том, что на каждого известного защитника Аджимушкая приходятся сотни пока ещё безвестных героев! Наш долг, долг живых, — рассказать о них, вынести из мрака подземелья их имена. Где-то живут, и, может быть, ждут сына и мужа родные политрука Александра Серикова (по некоторым другим источникам, фамилия его Сариков или Селихов). Где они, мы не знаем, пусть же откликнутся. Известно, что начальником штаба обороны был старший лейтенант Павел Сидоров из Смоленской области. Больше ничего узнать не удалось. Потерялись следы капитана Левицкого, которому ампутировали ногу без наркоза. Ничего почти не известно о врачах подземного госпиталя. Ни одной фамилии. А они совершили не меньший подвиг, чем другие герои подземелья. Сегодня мы знаем, что начальником продовольственной части в каменоломнях был лейтенант Желтовский, кажется, из города Одесса.

Предстоят ещё большие поиски, прежде чем мы узнаем имена всех защитников Аджимушкая.

Живут где-то люди, знающие о капитанах Качурине и Каурасе, пулемётчике Ковалёве из Геоктепенского пограничного отряда, который погиб в боях под каменоломнями, о политруке Падалкине, о поэте-воине Викторе Соловьёве. Это были замечательные люди, до последнего дыхания верившие в победу. В дневнике политрука Серикова есть одна короткая запись. Её нельзя читать без волнения:

«…Целый день закапывали боевых товарищей. За кровь наших золотых людей фашисты жестоко поплатятся. В кармане рядового бойца Степана Титовича Чебененко нашёл записку: «К большевикам и ко всем народам СССР. Я не большой важности человек, я только коммунист-большевик и гражданин Советского Союза. И если я умер, так пусть помнят и никогда не забывают наши дети, братья и сёстры, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян… Война жестока и ещё не окончилась. А всё-таки мы победим!!»

О многом могли бы рассказать нам каменоломни, но они молчат. И всё же иногда мрак неизвестности отступает. Совсем недавно ученик одной из керченских школ Вася Квитко вынес из каменоломен ценную находку. Она задала нам ещё одну загадку. Трудно сказать, что заставило мальчика взять отсыревший солдатский ботинок, валявшийся в одном из завалов, что заставило его отогнуть стельку. Под ней лежал листок бумаги. При свете фонаря паренёк прочёл:

«Список личного состава второго взвода по отделениям на 16.06.1942 года».

Ниже шли фамилии. Приводим этот список полностью, потому что за каждой фамилией стоит человеческая жизнь, которая, может быть, не пошла дальше каменоломен. Но может случиться и так, что кто-нибудь из воинов, чьи фамилии упомянуты в списке, остался жив, эти строчки попадутся ему на глаза, и он расскажет о своих товарищах.

Всего в списке 29 фамилий. Больше нет ничего: ни имени, ни отчества, ни года и места рождения воинов – одни фамилии. Это лейтенанты Резников, Баранов, Попов, Карпенко, Зиненко, Яворский, Дидык, Шамардин, Николатов, Шуйский; младшие лейтенанты Костомаров и Филиппов; младший политрук Мелешко; воентехник второго ранга Росман; старший сержант Сальников; сержанты Витязев, Шевченко, Гондарев, Ермаков, Азаров; рядовые Сикирин, Сорокин, Козырец, Лещев, Сосин, Шпилевой, Романов, Прокопченко, Миркин.

Время донесло до нас этот список, может быть спрятанный под стельку солдатского ботинка в момент смертельной опасности. Теперь дело за живыми. Пусть они найдут ключ к этой тайне. Пусть продолжат бессмертную историю героев Аджимушкая.

 

 

 

Журнал «Огонек». 1961 г. № 35