ГОЛОС АДЖИМУШКАЯ

Арсений Рябикин

ГОЛОС АДЖИМУШКАЯ

 

Мы остановились и погасили фонарики. И сразу вслед за наступившей темнотой как-то остро почувствовали – лицом, плечами, лопатками – тишину и холод. Сырой осенний холод тяжело стоял в подземелье.

А наверху, на земле, был тягучий майский зной. Горько пахло полынью на Царском кургане. Синим спиртовым пламенем доцвела сирень. Слепили глаза стены белых домиков из сухого камня в рыбачьих посёлках. Горело синевой море. И ветерок со стороны Керченского пролива то и дело приносил волны густого тминного запаха.

Полчаса назад мы спустились с Царского кургана и долго шли по белой, виляющей среди полыни и камней тропинке. Тропинка оборвалась, и мы увидели чёрный, наполовину заваленный огромными камнями (следы «работы» специальной сапёрной части СС) лаз центральной штольни Больших Аджим-Ушкайских каменоломен.

Сотни лет поколения камнерезов пилили в этих скалах белый сухой известняк. Как Одесса строилась из камня, добытого в одесских катакомбах, так Крым, да и не только Крым, строился из камня, выпиленного в Больших и Малых Аджим-Ушкайских каменоломнях. Вырубая пласт за пластом, камнедобытчики уходили всё дальше и дальше под землю, оставляя за собой лабиринты ходов. Ходы расходились и сходились, изгибались так же, как изгибался пласт камня. Так постепенно вырос запутанный подземный клубок ходов.

Мы были в самом его начале. Мой спутник, молодой историк Николай Олейниченко, включил фонарик. Мы было двинулись вперёд, но вдруг услышали шаги. Над нами кто-то шёл. Это, верно, были молоденькие девушки, потому что говорили они о том, о чём говорят между собой все девушки, когда им хорошо и весело. Девушки ушли, а мы долго ещё стояли недвижно. И думалось: вот так же, наверное, слышали земные голоса те, кто спустился сюда двадцать семь лет назад. Но это были чужие голоса…

 

 

8 мая 942 года ударная группировка немецко-фашистских войск 11-й армии под командованием генерала Манштейна перешла в наступление. Ей удалось прорвать наш Крымский фронт. Советское командование было вынуждено принять решение об эвакуации войск с Керченского полуострова.

С 14 по 19 мая наши войска переправлялись через Керченский пролив на Таманский полуостров.

Горела Керчь. Последние бои шли на заводе Войкова и у посёлка Жуковка, у жуковских переправ на кавказский берег. Гул самолётных и танковых моторов стоял над степью.

…В центральный вход главной штольни, задевая за камни простреленными бортами, вползали военные автомобили. В каменоломнях ещё оставался армейский госпиталь, фронтовой клуб, были склады с оружием, боеприпасами и продовольствием. Здесь – до переправы – находился штаб Крымского фронта. Сюда, в каменоломню, собирались бойцы и командиры после боёв у завода Войкова, добирались те, кому не удалось переправиться на кавказский берег.

Пришли и заняли вокруг каменоломен оборону, и стояли насмерть пограничники в полынно-зелёных выгоревших фуражках, и моряки из морской пехоты, и кавалеристы…

Лишь недавно удалось сравнительно точно установить номера частей, которые держали здесь оборону. В каменоломнях находился 1-й фронтовой запасной полк, и фронтовой полк резерва командного состава Крымфронта, и части 83-й бригады морской пехоты. Кадровые обстрелянные военные, вернувшиеся из госпиталей и ещё не получившие назначения в части, и двадцатилетние лейтенанты и политруки только-только из военных училищ. Люди разной военной судьбы и одного чувства долга перед Родиной.

Оборону возглавили полковник Павел Максимович Ягунов и старший батальонный комиссар Иван Павлович Парахин. После гибели Ягунова командование гарнизоном принял танкист подполковник Григорий Михайлович Бурмин. Это были опытные военные и командиры.

Два дня, заняв оборону у Царского кургана и посёлка Аджим-Ушкай, сводный отряд не позволял главным силам врага выйти к проливу. На третий день врагу удалось блокировать каменоломни. К главной штольне подполз танк. Он сделал несколько выстрелов. Посыпались осколки камня. Танк уступил место большому зелёному автобусу на полугусеничном ходу. На крыше машины шевелились, словно прислушиваясь, три широких чёрных раструба.

Раструбы заговорили женским голосом. Голос не приказывал. Он убеждал, уговаривал, просил. Он уговаривал выйти всех на поверхность. Он знал нежные русские слова, этот голос. Голос просил только выдать людей, у которых на рукаве гимнастёрки маленькая красная звёздочка. Голос обещал за это жизнь, хлеб, воду…

Голос оборвался на полуслове. Прямо в него, в чёрные раструбы, влепил снаряд из боковой штольни расчёт противотанковой пушки, последней пушки, которую удалось, отступая, оттащить артиллеристам в каменоломни.

Выстрел был сигналом. Казалось, прямо из земли, из камней, из глубокой придорожной канавы, откуда-то из заросших бурьяном и полынью огородов, из колодца на окраине посёлка поднимались люди в светло-зеленых гимнастёрках и синих форменках. Поднимались и молча шли в атаку.

Фашисты бежали почти до самой Керчи.

Защитники каменоломен захватили автоматы, гранаты, ручные пулемёты, даже два миномёта. Но самым ценным трофеем была вода…

 

 

Об этом памятном для защитников каменоломен дне рассказали нам страницы полуистлевшей тетради. Тетрадь – в ней было 59 листа, исписанных убористым почерком, — нашли в начале 1944 года в каменоломнях. Чей это дневник? Сначала фамилия автора была прочтена как «Сариков» (или «Сериков»), но тщательные исследования помогли установить, что вёл этот дневник младший лейтенант Александр Иванович Трофименко.

Вот что записал Александр Трофименко 18 мая 1942 года после боя:

«Грянули выстрелы. Дымом закрыло небо. Вперёд. Враг дрогнул, в беспорядке начал отступать. Вижу из-за памятника,[1] 2 автоматчика, стоя, ведут огонь по нашим. Падаю на землю. Даю две очереди. Хорошо, ей-богу, хорошо! Один свалился в сторону, другой остался на своём месте. Славно стреляет автомат – грозное русское оружие. А ребята с правого фланга давно уже пробрались вперёд, с криком «ура!» громят врага.

Слева в лощине показался танк. Танкисты растерялись от смелого натиска наших героев. Забыли, что у них имеются пулемёты, стали стрелять прямой наводкой по одиночным целям из 75-мм пушки. Конечно, попасть трудно, хотя и расстояние довольно близкое – 250 м. Однако снаряды ударялись в стенки катакомб, рвались и таким образом поражали наших бойцов.

Приказываю уничтожить танк, но танкисты, наверное, разгадали замысел и побыстрее удалились к церкви и оттуда стали вести ураганный пулемётный огонь.

Задача была выполнена, поэтому приказано было отступить, оставив заградительный отряд в захваченных нами домиках. На поле сражения осталось более 50 фрицев убитыми и несколько десятков ранеными…

…Вода теперь есть, значит, всё в порядке. Не унывают друзья, поют. В катакомбах громко играет патефон. А сегодня даже решили пропустить кинокартину «Свинарка и пастух».

Да, так и было. Стучал в одной из штолен движок. Горели вдоль центральной штольни редкие электрические лампочки. Варили на кухне кашу. Самую вкусную в мире кашу на самой вкусной чистой колодезной воде! Шла операция в подземном госпитале. Совещались в штабе командиры. И журчал в одном из подземных залов киноаппарат…

К началу обороны в каменоломнях были немалые запасы продовольствия: мука, сахар, концентраты, жиры, консервы. Но запасы быстро таяли. Кроме бойцов, в каменоломнях находились дети, старики, женщины.

Несколько дней после 18 мая враги не проявляли особой активности. Но защитники Аджим-Ушкая знали: фашисты не оставят их в покое. И действительно, вскоре начались газовые атаки. Белый сладковатый дым пополз в каменоломни.

И об этом страшном дне есть запись в дневнике.

«…За дымом ничего нельзя было разобрать. Я и Коля были тоже без противогазов. Мы вытащили 4 ребят к выходу, но напрасно: они умерли на наших руках. Чувствую, что я уже задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришёл в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу – спасать раненых, что были в госпитале.

…Я не буду описывать, что делалось в госпитале на центральной, такая же картина, как и у нас, но ужасы были по всем ходам, много трупов валялось, по которым ещё полуживые метались то в одну, то в другую сторону. Всё это, конечно, безнадёжно. Смерть грозила всем и она была так близка, что её чувствовал каждый. Чу! Слышится пение «Интернационала». Я поспешил туда. Перед моими глазами стояли 4 лейтенанта. Обнявшись, они в последний раз пропели пролетарский гимн…

…Белокурая женщина лет 24 лежала вверх лицом на полу, я приподнял её, но безуспешно. Через 5 минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего своего дыхания она спасала больных…»

Кто была эта женщина? О ней, независимо от автора дневника, вспоминал, рассказывая о событиях прошлого, защитник Аджим-Ушкая Николай Арсеньевич Ефремов. Но он тоже не знал её фамилии. Знал только, что все звали её Шурёнком.

И может быть, именно её могилу нашли совсем недавно керченские комсомольцы, когда разбирали каменный завал в одной из боковых штолен. Время пощадило светлые волосы женщины и даже сохранило на синей юбке глубокую складку, оставшуюся, верно, с того далёкого дня, когда она в последний раз сидела на камне перед раненым…

Это был один из самых трудных дней для гарнизона. Задыхающимся голосом начальник главной рации Аджим-Ушкая старший лейтенант Фёдор Фёдорович Казначеев передал в эфир открытым текстом радиограмму:

«Веем народам Советского Союза! Мы, защитники обороны города Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но в плен не сдаёмся. Ягунов».

К вечеру подсчитали потери. Они были огромны. В строю осталось немногим более двух тысяч бойцов. Срочно было принято решение строить газоубежища. Весь гарнизон, свободный от нарядов и охраны входов, все оставшиеся в живых приступили к строительству. В дело шёл камень, старые шинели, одеяла, матрасы, автомобильные покрышки и шины.

Несколько дней хоронили погибших. Хоронили тут же, в каменоломнях, расчищая в камне и в местах отвала ракушечника широкие братские могилы. В политотдел и штаб бойцы и командиры приносили документы и партийные билеты погибших товарищей. Их прятали в чёрный большой сейф, в котором когда-то хранились секретные документы штаба Крымского фронта. Теперь этот сейф стал хранилищем документов защитников каменоломен.

«К большевикам и всем народам СССР. Я не большой важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умру, то пусть помнят и не забывают наши дети, братья и сёстры, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян. Война жестока и ещё не кончилась. А всё-таки мы победим».

Так написал перед смертью старший лейтенант Степан Титович Чебаненко на клочке бумаги и вложил её в партбилет. Его нашли при раскопках братской могилы, в кармане полусгнившей гимнастёрки…

А сколько подобных документов хранится, вероятно, в сейфе… Где же он, этот стальной ящик, в каком дальнем штреке или проходе? Под каким обвалом или осыпью?

По многочисленным воспоминаниям очевидцев мы знаем, что до последнего дня сейф был в каменоломне. Его не могли взять бойцы, уходя в свой последний бой, на последний прорыв. И он не мог быть уничтожен, потому что трудно предположить, чтобы защитники Аджим-Ушкая решились навсегда расстаться с летописью своей борьбы. В сейфе были и наградные листы, записи и донесения о героизме и мужестве бойцов гарнизона. Были и другие воинские реликвии. С такими документами люди расстаются лишь тогда, когда нет никакой возможности, ни одного шанса сохранить их.

И трудно предположить, чтобы враг нашёл сейф. Фашисты так по-настоящему и не спускались в каменоломни. Они боялись их. Даже после того, как перестали из подземелий раздаваться выстрелы, каменоломни по-прежнему были окружены колючей проволокой. У входов дежурили солдаты. С фанерных дощечек смотрели написанные чёрной краской слова: «Осторожно. Запретная зона». «Осторожно, партизан».

 

Фашисты, убедившись в бесплодности своих попыток «выкурить» из-под земли «фанатичных комиссаров» (крылатое выражение, которое с лёгкой руки командующего 11-й армией генерала Манштейна пошло гулять по фронту), стали сочетать газовые атаки со взрывами.

Теперь сапёры выбивали в камне глубокие ямы и закладывали в них тонные и полуторатонные фугасы и авиабомбы. Гремели взрывы. От детонации в штольнях и штреках рушились своды, стены. Обвалы рождали новые обвалы. К этому времени движок в штольнях уже не работал: кончилось горючее. Факелами стали разрезанные на длинные полосы куски автомобильных покрышек. Они давали коптящий, неяркий, но долгий свет.

Фашисты минировали, заваливали взрывами, оплетали колючей проволокой всё новые и новые выходы на поверхность. Бойцам подземного гарнизона пришлось отойти в дальние штреки.

В один из дней Александр Трофименко писал в своём дневнике:

«2-3.6.42 г. Целый день 2 июня ходил как тень, порой хотелось умереть, чтобы прекратить такую муку… Болезнь усиливается. Силы падают. Температура до 40˚. Зато третье июня принесло большую радость – вечером к нам в штаб пришёл воентехник первого ранга тов. Трубилин. Он долго говорил с капитаном, после чего я слышал, как он сказал: «Та ей-богу же будет вода», но смысла я не понял, что за вода, откуда. Оказывается, этот Трубилин или Трубин взялся за день дорыть подземный ход к наружному колодцу и достать воду, хотя это и требовало большой напряжённости в работе… Что же получилось с колодцем? Фрицы его сначала забросали досками, колёсами с повозок, а сверху большими камнями и песком. В глубине он был свободен и можно было брать воду. Трубилин уверенно дошёл до колодца подземным ходом в результате упорной работы в течение 36 часов, пробил дырку в колодце и обнаружил, что воду брать можно. Тихонько набрал ведро воды и первый выпил со своими рабочими. А потом незаметно принёс в штаб нашего батальона. Вода, вода! Стучат кружками, пьют. Я тоже туда. Капитан подал мне полную кружку холодной чистой воды, шёпотом сказал: «Пей, это уже наша вода». Не знаю, как я её пил, но мне кажется, что её как будто и не было. К утру вода была в госпитале, где давали уже по 200 граммов. Сколько радости, вода, вода! 15 дней без воды, а теперь, хотя пока и не достаточно, но есть вода. Застучали, зазвенели котлы, каша, каша! Суп. О! Сегодня каша, значит, будем жить. Сегодня уже имеем в запасе 130 вёдер воды. Это ценность, которой взвешивают жизнь до 3000 тысяч людей. Она, вода, решила вопрос жизни или смерти. Фрицы думали, что колодец забит, и свои посты оттуда сняли, так что с большим шумом брали воду. Но нужно оговориться, что воду брать было очень трудно – по подземному ходу можно идти только на четвереньках».

 

Стояла поздняя осень 1942 года. Затихли июльские бои в Севастополе и на мысе Херсонес, где сражались последние защитники героического города. Фашисты временно оккупировали Тамань и Кубань. Заняли Новороссийск. А здесь, под Керчью, в глубоком фашистском тылу, в Больших и Малых Аджим-Ушкайских каменоломнях оставался неприступным кусок советской земли, который продолжали оборонять командиры и бойцы Красной Армии.

О последнем бое защитников каменоломен Аджим-Ушкая в Керчи ходят легенды. Из уст в уста передаётся рассказ о том, что в свой последний бой бойцы и командиры Крымского фронта вышли из каменоломен, как воины регулярной армии, в форме и со знаками различия. Вышли после пяти с лишним месяцев подземной героической обороны. Это было непонятное и страшное для врага зрелище. Бородатые, чёрные, в изорванной одежде – люди шли в бой, шли, поддерживая товарищей, шли, щурясь от яркого, режущего, нестерпимого дневного света…

Недолго каменоломни оставались пустыми. Вскоре туда, как вода через камни, просочился новый отряд бойцов. И снова чёрные зевы керченских каменоломен наводили суеверный ужас на фашистов, заставляли постоянно держать около них значительные силы.

В начале ноября 1943 года наши десантные части высадились северо-восточнее Керчи и захватили плацдарм на восточном берегу Керченского полуострова. Аджим-Ушкай был свободен.[2]

 

Тонкий лучик фонарика Николая Олейниченко, моего спутника, то и дело вырывал из темноты лабиринта цинки из-под патронов, пустые, рыжие от ржавчины автоматные и пулемётные диски, кружки, миски, офицерские ремни, ботинки, сапоги. Мы вспомнили, что не так давно один керченский школьник случайно поднял в каменоломнях старый солдатский ботинок, отогнул подошву и обнаружил под стелькой поимённый «Список личного состава второго взвода по отделениям на 16.6.42 года». Двадцать девять новых имён неизвестных до этого защитников Аджим-Ушкая…

Наши находки были скромнее. Попался маленький детский чулочек, баночка. Из неё выпала недокуренная самокрутка из газетной бумаги. Баночка стояла на плоском большом камне. Под ней лежал узкий клочок газетной бумаги. Клочок оказался – ни много ни мало – отрывком сводки «Совинформбюро». Можно было лишь прочесть: «…АШИ ЧАСТИ ПРОДВИГАЛИСЬ ВПЕРЁД… НАСЕЛЁННЫХ ПУНКТОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ, …ЕТНО, БОРИСОВО, РОЖКИ… МА… ОЕ ЕГЛИНО… ЛЬЕВСКОЕ…». Как могла очутиться газета со сводкой «Совинформбюро» в накрепко блокированных к тому времени каменоломнях?

Ещё два совсем уже маленьких обрывочка бумаги. На них буквы, написанные химическим карандашом. Прочесть их не удалось…

И ещё с одной неразгаданной загадкой мы вышли на поверхность.

… На одной из стен фонарик Олейниченко нащупал надписи, сделанные чёрным тонким угольком. Не слова. Только буквы и цифры. Таких надписей было много. Одна за другой. И они были похожи одна на другую. В них была какая-то система. Часто, например, повторялись одинаковые цифры. Одну из таких надписей я попытался срисовать в блокнот. Что это? Код? Условный шифр? Запись раздачи суточной нормы хлеба и концентратов, воды или сахара? Число уничтоженных врагов? Или состав отделений? Или количество боеприпасов, патронов?

А может быть, ключ к отгадке самой главной тайны каменоломен – тайны местонахождения сейфа?

Кто расшифрует эту надпись?

 

25      __     33

Пи           25       m     33

55

 

Надпись, которую, может быть, сделала слабеющая рука одного из последних защитников подземной крепости около двадцати семи лет назад, до сих пор остаётся загадкой. А сколько ещё таких загадок скрыто под толстым слоем сажи, что оседала на стенах от коптящих автомобильных покрышек?

Сейчас в каменоломнях создают музей подвига советского солдата. Единственный в мире подземный музей боевой славы. Уже открыта небольшая часть его. Сотни людей, проходя по главной штольне, осматривают подземный колодец аджимушкайцев, стоят перед двумя братскими могилами в одном из подземных залов. На могилах почти круглый год цветы. Мартовские крымские фиалки, майские степные тюльпаны, осенние хризантемы…

На поверхности и под землёй рабочие крепят своды, убирают камни, врубовая машина пилит камень, прогрызая туннель главного входа. В керченских каменоломнях часто можно видеть отряды «красных следопытов». Немало ценных находок приносят ребята каждый год.

Да, исследователям, историкам, краеведам нужно спешить. Спешить, пока живы участники и свидетели тех событий, пока время позволяет находить в Аджим-Ушкайских каменоломнях газетные клочки со сводкой «Совинформбюро».

Где-то в дальних проходах, в обвалах, а может быть, под той же дикой крымской яблонькой, которая выросла в кратере на месте взрыва, лежат неизвестные нам документы и реликвии защитников Аджим-Ушкая…

 

 

№ 3 «Вокруг Света» за 1969 год

в 1919 г.

[2] ныне этот посёлок (его название теперь пишется «Аджимушкай») является частью города Керчи.